Благодать - Страница 19

– Ах, вот оно что! Вот, значит, кто строчит на меня анонимные жалобы начальству! – воскликнул он обиженно.

– Да ты даже отношения на работе выясняешь по-жидовски! – взревел Иван Ильич. – Всё какие-то кляузы да компроматы тебя интересуют, вместо того, чтобы сразу по харе съездить той контре, которая рядом же с тобой сидит, и расставить все точки над «i»!

И тут Иван Ильич заехал своему начальнику в ухо, потому что все, кроме самого Никодимова, в техотделе знали, что жалобы на него строчит Клещ, так как Владимир Богданович отказался повысить ему категорию. И эта его то ли недогадливость, то ли тонкая дипломатия ещё больше разозлила Ивана Ильича. Потом же, когда Машенька лишилась чувств, он бережно усадил её на стул и, рыдая, начал собирать с пола клочки разорванного буклета.

Владимир Богданович воспользовался этой заминкой, взвалил лаборантку себе на плечо, решив, что Иван Ильич хочет её убить за невыполнение каких-то обязанностей по работе, и выскочил в коридор, схватив на выходе за шкафом швабру и подперев ею дверь с другой стороны. Он сам не понимал, откуда у него в предпенсионном возрасте взялись такие силы и быстрота реакции. Иван Ильич стал колотить в дверь и кричать, чтобы Никодимов вернул ему Машу, что он её им, жидам, не отдаст, потому что они и так уже всех поимели.

У дверей техотдела собралась толпа приличных размеров, и после последних слов заводские дамы во главе с Зинаидой Олеговной пришли к выводу, что Иван Ильич и Владимир Богданович вступили друг с другом в конфронтацию из-за Машеньки.

– Счастливая Машка! – восклицал чей-то восторженный женский голос. – Вот если бы за меня мужики так сражались… Ну, хотя бы один раз в жизни почувствовать себя женщиной!

– Да-а! – мечтательно вторил ей другой голос. – Это ж надо, ну прямо как в мексиканской мелодраме!

– А Машка-то, Машка такой тихоней прикидывалась, а сама-то, сама-то!..

– Ага!.. А эти-то, эти-то! Два старых коблея!

– Да ни таких уж и старых, раз такие дела творят.

– Ну, ваще! Чудны дела Твои, Господи!

– А чё тута у вас так шумят? Аванс, что ли, дают?

Тем временем товарищ Никодимов и вышестоящее начальство решали, как быть.

– Может быть, не всё так плохо? А? – с надеждой вопрошал начальник Завода Максим Викторович. – Может, рассосётся всё само собой?

– Да В-вы ч-ч-что? – заикался и ужасался Владимир Богданович. – Он ж-же меня ч-чуть не убил!

– Он в последнее время вообще очень агрессивно себя ведёт, – угрюмо подтвердил Паша, несколько сожалея, что Иван Ильич не довёл начатое дело до конца.

Когда открыли дверь техотдела, Иван Ильич сидел за своим столом, закрыв лицо руками.

– Иван Ильич, потрудитесь объяснить, что здесь произошло, – сказал как можно нейтральнее Максим Викторович.

– Ничего, – с непроницаемым лицом ответил Иван Ильич, потому что он и сам не понимал, как это всё могло произойти.

– К-к-как это ничего, к-как ничего? – заверещал Никодимов. – И это называется «ничего»? Если это – «ничего», то что же тогда «чего»?!

– Подождите, Владимир Богданович, – начальник попытался приостановить поток его возмущения. – Дайте объясниться Ивану Ильичу.

– Да он и не собирается ничего нам объяснять! – ещё больше возмутился Никодимов. – Вы только посмотрите на него: наорал на всех, мне по уху съездил, – голос его задрожал, и он потёр ушибленное ухо, которое уже приобретало пунцовый цвет. – А теперь сидит, как ни в чём не бывало!

– Простите меня, – голос Ивана Ильича тоже дрогнул.

– А вот не прощаю! – распалялся пуще прежнего Владимир Богданович. – Я требую товарищеского суда на этим… затаившимся шовинистом!

– Вова, прости! Если хочешь, то ударь меня тоже…

– Да пошёл ты! Жидом меня обозвал… А какой я жид: у меня бабушка по отцовской линии была еврейкой, дед – поляк, а мать – русская, – зло втолковывал всем присутствующим Никодимов. – Я даже если в Израиль уеду, меня там никто евреем считать не будет. Здесь я – жид, а там – русский.

– Вова, прости пожалуйста! Сам не знаю, как это получилось, – вдруг вскочил Иван Ильич, и все, кроме Никодимова, резко отпрянули к дверям.

Владимир Богданович стоял на месте и с вызовом смотрел прямо в глаза Ивану Ильичу, но тот подошёл к нему – в этот момент все зажмурились, – обнял и снова сказал: «Прости Вова».

– Да ничего страшного, Ваня…

– Да я, Вова…

– Да ладно, Ваня…

– Вова…

– Ваня…

Все вздохнули с облегчением, что их дорогой Иван Ильич вновь стал прежним: таким, каким его знали уже много лет.

– Ну, я вижу, что товарищеский суд не потребуется, – обрадовался Максим Викторович, который очень не любил такие вот внезапные конфликты между подчинёнными, и, честно говоря, не умел их разрешать, потому что в годы его обучения в вузах будущие руководители изучали всё что угодно, но только не психологию и основы общения. – Товарищи, давайте будем внимательно друг к другу относиться, короче говоря, не будем мотать нервы друг другу. Ведь испортить отношения всегда легче, чем их наладить, поэтому давайте будем вести себя как взрослые люди.

Начальник Завода экспромтом прочёл эту короткую сентенцию и удалился, хотя на душе у него было неспокойно.

– Ваня, если тебе нездоровится, то поезжай домой, – предложил Ивану Ильичу Никодимов.

– Да, мне действительно как-то нехорошо.

– Вот и поезжай.

– Да нет, Вова, я тут ещё не доделал один отчёт…

– Я сам его доделаю, Ваня.

– Ну, тогда я поеду.

– Поезжай. Береги себя.